Сквозь время к Веронике

Открыв глаза по ту сторону жизни, Карл оказался в пустом вагоне поезда, который мчится через бескрайние степи. Карл узнает о том, что он находится в России 1920-го года. (Реальность очень похожа на ту, которую Карл знает из книг по истории, но эта реальность имеет свои отличия, и при желании её можно менять). Его поезд идет не только сквозь пространство, но и сквозь время, и основной задачей Карла является попасть в 1995 год, где его ждёт его любимая женщина. На пути к любимой встает гражданская война, массовые репрессии, вторая мировая, девочка-сирота Олеся, и анализ прожитой жизни, и в самом конце последнее испытание и последние искушение.

«Сквозь время к Веронике» - Павел Працкевич

-------Одна из глав книги

Ее звали Вероника, девушку, которую я вспоминаю сейчас и которую никак не мог забыть при жизни.

— Я никогда тебя не полюблю, — говорила она мне в нашу первую встречу.
— Мне меньше всего на свете нужна сейчас чья-то любовь, — отвечал я ей, зная, что вру. Зная также и то, что ей нужна сейчас моя ложь, как нужна она и мне. Мы врали друг другу, понимая, что уже влюбляемся и это страшно, и это надо бы остановить, но остановить мы не можем, да и не хотим. Искушение слишком сильное, а мы перед ним слишком слабые.
— Ты же понимаешь, что это неправильно? — спрашивала она меня. В ее глазах было столько невинности, и они были так красивы. Я уже был пленником ее глаз и уже готов был отдать все, что у меня было, лишь бы смотреть в ее глаза.
— Мы не будем делать неправильностей, — отвечал я ей уже безо лжи.
— Ты хочешь сказать, что ты сможешь быть со мной, не занимаясь со мною любовью?
— Да, смогу. При условии, что ты позволишь мне иногда держать тебя за руку. Чувствовать твое тепло и нежность. Я хочу большего, но я буду счастлив и этому.

Вероника была женой моего друга. Друг погиб, и Вероника приехала в город передать мне письмо от мужа.
Я никогда не видел ее прежде. Вернее, видел на фотографиях, которые иногда отправлял друг. Но вживую я видел ее впервые. И она все поняла. Поняла, как я смотрю на нее, поняла, что уже люблю ее.
А спустя месяц она умрет.
Если бы она осталась со мной… если бы…

Я выбежал из привокзального кафе на улицу. Хотелось дышать воздухом. Прошло уже больше 12 лет, а каждый раз, вспоминая нашу единственную встречу, я начинаю задыхаться от кома, встающего в горле.
Все могло быть иначе. Но все вышло так.

Сколько раз за тот месяц я хотел ей позвонить. Но так и не позвонил.

Я нашел в кармане шинели листок и карандаш.

Письмо Веронике Зиминой:

«Я понимаю, что это письмо никогда не дойдет до тебя, но я так хотел бы, чтобы ты мне что-нибудь написала.
Ты ушла из нашего общего мира, и вот теперь я пришел в тот мир, в котором должна быть ты.
Я стою на вокзале, который недавно покинул мой поезд. Вокруг Россия, вокруг снег и зима. Вокруг идет гражданская война.
Я совсем не знаю город, в котором нахожусь. Я не знаю, красные здесь или белые. У меня есть только бумага и карандаш. А еще есть шинель.
Вокруг начало двадцатых годов, и время, в котором мы должны впервые встретиться, кажется отсюда недостижимым. Мы же знаем все, что случится с Россией. Но мы совсем не знаем, что случится с нами в этой России.
Я не знаю, что тебе сказать. Прошло 12 лет. Больше уже. А рана, которую ты оставила своим уходом, так и не затянулась. Мне стреляли в сердце, и рана, повлекшая мою смерть, заросла, а рана от твоей смерти — нет…
Напиши мне, если в твоем мире есть карандаш и бумага».

Я начал искать почтовое отделение. Нашел вместо него ящик для отправки писем. Положив в него листок, стал ждать.
Ответ пришел спустя 40 холодных минут. Но письмо сразу согрело меня.

«Здравствуй, мой хороший!
Это так странно — быть здесь и получить письмо от тебя. Я надеялась, что ты никогда мне не напишешь. Я ждала твоего письма или твоего прихода. Но надеялась, что ты будешь жить долго и счастливо. И встретишь другую.
Понятие о „долго и счастливо“ очень странное для этого места. С момента моей смерти прошло 3 года. А для тебя прошло 12 лет. Этого никто не будет здесь объяснять.
Моя кураторша и вовсе ограничилась тем, что сказала мне: „Иди и ничему не удивляйся“. А я все удивляюсь. Удивляюсь тому, что здесь все живые и никто не помнит, что однажды умер. И я не призрак в этом мире. Меня видят, и я часть этого мира. Но либо это коллективное отрицание смерти, либо все живы, а я одна умерла. Знаешь, мне и при жизни казалось, что такое возможно. Не совсем такое, но очень похожее.
Я часто думала, что, возможно, этот мир создан для меня. Все вокруг играют в игру, и только я живу.
„Шоу Трумэна“ — этот фильм словно сняли для того, чтобы я перестала считать себя уникальной и отбросила свои мысли. Поняла, что так считает каждый живущий на земле. Каждый временами испытывает что-то такое, а если так, то не стоит много думать на эту тему. И вообще, мнение о своей уникальности очень эгоистично, а надо быть проще.
Мне так сложно выражать мысли. Так сложно говорить внятно. Ты, наверное, ничего не поймешь. Ха-ха, вот опять я считаю, что понять меня нельзя и что чем-то оригинальна. Опять эгоизм.
И все же мне в жизни казалось, с самого детства, что мир заражен вирусом, который делает из людей болванов. Все люди просто спят. И те редкие индивиды, которые выздоравливают и просыпаются, просто не подают вида. Живут настоящей жизнью, но прячут ее под маской общего сна. Чтобы им не вкололи очередную дозу вируса.
Но чем дольше они играют в спящих болванов, тем больше ими становятся.
Мне даже кажется, что и вируса никакого не существовало. Просто то тут, то там к власти приходили люди, которые хотели видеть вокруг себя людей поглупей, и люди играли в идиотов и недотеп, но со временем роль становилась частью их души, они мутировали и игра превращалась в жизнь. И детей все воспитывали так, чтобы они были похожи на всех прочих идиотов.
Ладно, не о том я.
Мне жаль, что тогда я не осталась с тобой. Андрей толком никогда не любил меня и не был мне верен. А я любила его, и только попав в свой поезд, нашла на столе папку с его биографией.
Любовь прошла очень быстро. Разочарование… Хотелось умереть, беда была лишь в том, что я уже была мертва. И наверное, спасало еще и то, что перед физической смертью я успела встретить тебя и, видимо, полюбить.
Если бы мы только могли бы с тобою встретиться! Я сейчас в 1995 году. Наши с тобою времена многим похожи. Вот только я 1995-й переживаю уже второй раз, а ты 1920-е впервые.
Помнишь фильм „Дом у озера“? Это напоминает мне наши с тобой обстоятельства. Мы, наверное, никогда не встретимся. Да и письма не прикованы к почтовому ящику. Мне твое письмо доставил почтальон. Попросил у меня еды. Сказал, что я могу отправить письмо через любой почтовый ящик.
Я нашла в газете продавцов старых денег. Отправляю тебе с письмом 40 000 рублей. Если ты еще в 1920-м, то тебе хватит этих денег на хорошую жизнь в течение года. Средняя зарплата в стране 600 рублей в месяц. А если уже наступила середина 1921 года, то извини, этих денег тебе хватит на 30 кг картошки.
Я следующим письмом отправлю тебе еще денег. Если бы ты жил в 1980-х, я бы сделала из тебя миллионера, а деньги 20-х годов сейчас редкость и стоят очень много.
Но есть выход. Я обосновалась в 90-х и выученные в прошлой жизни уроки очень хорошо помню. В бизнес не лезу, зато помню, во что нужно вкладывать деньги и когда их доставать. Пока неплохо поднялась на МММ, стартовый капитал, дальше дело за малым.
Пиши мне ответ. И береги себя. А лучше уезжай из России. Ты же знаешь, что будет дальше и как малы шансы выжить».

Она была в этом мире. Вот только нас разделяло 75 лет. Полное безумие. Хотя какое это безумие, если мы умерли и Андрюха оказался изменником?
Где же мой поезд? Я хочу уехать отсюда. Я знаю, куда хочу уехать. Я хочу к ней в 1995 год. Очень хочу. Карина говорила, что я хозяин своих желаний. Я хочу в поезд, который отвезет меня в 1995 год. Очень хочу. Слышишь, поезд? Где ты?

***

Поезд прибыл на станцию. Ни секунды не раздумывая, я сел в единственный вагон, который не был запломбирован.
В вагоне горел тусклый свет. Шинель сменилась рубашкой. Мне стало комфортно. Поезд быстро дал ходу. А я сел на свое сиденье и стал смотреть в окно.
«Станция 1921 года» — было написано на здании нового вокзала. На столе была газета, и на ней постоянно менялась дата. «16 января 1921 года». Картинка на главной странице ожила, как gif-файл в соцсетях. Около 2 часов газета рассказывала мне о событиях, происходивших в 1921 году. Кончилось все анализом смерти Гумилева и Блока. На этой невеселой ноте газета замолкла, превратившись в белый лист.
Поезд подъезжал к новой станции, и я видел вдали нечеткую надпись «1922».
Я понял, что не просто посмотрел в живой газете отчет за 1921 год, я проехался на своем поезде через целый год. Это заняло около двух часов, а для мира вокруг прошел год. Я посчитал, что если все будет продолжаться в том же темпе, то я приеду в 1995 год через 6 дней. Конечно, это при условии, что следующие года будут описаны с такой же подробностью и не растянутся на тысячи страниц.
Нет, не только при этом условии. Есть еще одно условие: я должен смотреть в эту газету и переживать события, описанные в ней. Сколько в день я выдержу? 12 часов? Тогда приеду в 1995 год через 12—13 дней.
Я встал из-за стола, и поезд замедлился. Он несся до того на огромной скорости, а теперь словно начал зависать. Я посмотрелся в висячее на стене зеркало. В моем лице не было изменений. Не отросла годовая борода, не прибавилось морщин. Все, как и было прежде.
Я нашел бумагу и карандаш и стал писать письмо Веронике.

«Здравствуй, моя дорогая Вероника!
Так трусливо и неуверенно пишу это. Так хочется называть тебя своей, и держит не страх того, что это будет правдой, а страх того, что ты сочтешь такие слова преждевременными или испугаешься их. Хотя чего нам бояться в наших снах?
Я еду к тебе сквозь время. Мой поезд подъезжает к станции 1922 года. Осталось всего 73 года.
Как это смешно и странно звучит: всего 73 года. Поезд проехал год за 2 часа. И все это время я наблюдал изменения в мире через газету. Я думаю, что время бежит с той скоростью, с которой я читаю газету и узнаю о том, что случилось с миром.
Я совсем не изменился за год, который проехал на своем поезде. Я все тот же. Хотя, ты меня помнишь другим. Я же умер на десяток лет позже тебя. Мне было ровно 50 лет.
Я сейчас думаю и пока не могу понять, почему ты оказалась в девяностых, а я в двадцатых?
Я понимаю, что ты хочешь остаться в девяностых, это время твоей самой ранней юности, это время ностальгии и возможностей, и поэтому ты проживаешь время в обычном режиме. А я хочу к тебе в твое время, и поэтому мой поезд мчится из 20-х в 90-е. Но одного я понять не могу, почему я оказался в 20-х?
Я думаю, это связано с моим страхом того, что однажды падет режим и я останусь голодным. Я же купил в 90-е квартиры и набил их продовольствием. И мои страхи воплотились в жизнь после смерти. Я смотрел на историю 20-х и боялся ее повторения, верил в то, что однажды все повторится. И оказался в тех обстоятельствах, о которых всю жизнь думал.
Мне кажется, что вселенная приняла мои страхи за мои желания, дала мне то, о чем я больше всего и чаще всего думал. Понимаешь? Мои мысли она приняла за желания. И теперь она подчиняется новому самому сильному желанию, которым заполнены все мои мысли, — это дорога к тебе.

Я обязательно доеду. Ты только дождись меня».----------------------------------------------------------------------------------------------------

Павел Працкевич. (28 лет)
Прожил первую половину жизни в Минске, а вторую на Ближнем Востоке. Автор десятка романов и рассказов в переплетающихся жанрах: психологический триллер, фантастика, исторический и любовный роман

Почему я решил издать печатную версию книгу только сейчас? Наверное, потому что все дороги иногда ведут в никуда, и наступает пора возвращаться домой. А дом, это там где вкусный чай по вечерам, крепкий кофе по утрам, и полки с книгами. Пока с чужими, но если мы вместе с вами пройдём этот путь, то на этих полках появятся и мои книги.

Уже и не вспомнить, сколько прекрасных людей за последние 5 лет спрашивали меня о том, когда же наконец смогут подержать мои книги в руках. (Тысячи! Но каждый неповторим и уникален!). Я всегда отвечал что не знаю. Не знаю, поскольку всё не просто, и у издательств свои приоритеты и планы. Но всё может быть проще, и теперь я знаю ответ:
Книги выйдут тогда, когда мы с вами докажем, что они нужны. А ведь они нужны?